Неточные совпадения
Стародум(распечатав и
смотря на подпись). Граф Честан. А! (Начиная читать, показывает вид, что глаза разобрать не могут.) Софьюшка! Очки мои
на столе, в
книге.
Он сидел в расстегнутом над белым жилетом сюртуке, облокотившись обеими руками
на стол и, ожидая заказанного бифстека,
смотрел в
книгу французского романа, лежавшую
на тарелке.
Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале,
на цыпочках прокрадешься наверх, в классную,
смотришь — Карл Иваныч сидит себе один
на своем кресле и с спокойно-величавым выражением читает какую-нибудь из своих любимых
книг. Иногда я заставал его и в такие минуты, когда он не читал: очки спускались ниже
на большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза
смотрели с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались. В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов с егерем.
Долго бессмысленно
смотрел я в
книгу диалогов, но от слез, набиравшихся мне в глаза при мысли о предстоящей разлуке, не мог читать; когда же пришло время говорить их Карлу Иванычу, который, зажмурившись, слушал меня (это был дурной признак), именно
на том месте, где один говорит: «Wo kommen Sie her?», [Откуда вы идете? (нем.)] а другой отвечает: «Ich komme vom Kaffe-Hause», [Я иду из кофейни (нем.).] — я не мог более удерживать слез и от рыданий не мог произнести: «Haben Sie die Zeitung nicht gelesen?» [Вы не читали газеты? (нем.)]
Хозяин игрушечной лавки начал в этот раз с того, что открыл счетную
книгу и показал ей, сколько за ними долга. Она содрогнулась, увидев внушительное трехзначное число. «Вот сколько вы забрали с декабря, — сказал торговец, — а вот
посмотри,
на сколько продано». И он уперся пальцем в другую цифру, уже из двух знаков.
На комоде лежала какая-то
книга. Он каждый раз, проходя взад и вперед, замечал ее; теперь же взял и
посмотрел. Это был Новый завет в русском переводе.
Книга была старая, подержанная, в кожаном переплете.
Самгин следил, как соблазнительно изгибается в руках офицера с черной повязкой
на правой щеке тонкое тело высокой женщины с обнаженной до пояса спиной,
смотрел и привычно ловил клочки мудрости человеческой. Он давно уже решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее, из уст людей, — правдивее, искренней той, которую предлагают
книги и газеты. Он имел право думать, что особенно искренна мудрость пьяных, а за последнее время ему казалось, что все люди нетрезвы.
Особенно был густ этот запах в угрюмом кабинете, где два шкафа служили как бы окнами в мир толстых
книг, а настоящие окна
смотрели на тесный двор, среди которого спряталась в деревьях причудливая церковка.
Нет, Любаша не совсем похожа
на Куликову, та всю жизнь держалась так, как будто считала себя виноватой в том, что она такова, какая есть, а не лучше. Любаше приниженность слуги для всех была совершенно чужда. Поняв это, Самгин стал
смотреть на нее, как
на смешную «Ванскок», — Анну Скокову, одну из героинь романа Лескова «
На ножах»; эту
книгу и «Взбаламученное море» Писемского, по их «социальной педагогике», Клим ставил рядом с «Бесами» Достоевского.
В городе, подъезжая к дому Безбедова, он увидал среди улицы забавную группу: полицейский, с разносной
книгой под мышкой, старуха в клетчатой юбке и с палкой в руках, бородатый монах с кружкой
на груди, трое оборванных мальчишек и педагог в белом кителе — молча
смотрели на крышу флигеля; там, у трубы, возвышался, качаясь, Безбедов в синей блузе, без пояса, в полосатых брюках, — босые ступни его ног по-обезьяньи цепко приклеились к тесу крыши.
Было очень неприятно наблюдать внимание Лидии к речам Маракуева. Поставив локти
на стол, сжимая виски ладонями, она
смотрела в круглое лицо студента читающим взглядом, точно в
книгу. Клим опасался, что
книга интересует ее более, чем следовало бы. Иногда Лидия, слушая рассказы о Софии Перовской, Вере Фигнер, даже раскрывала немножко рот; обнажалась полоска мелких зубов, придавая лицу ее выражение, которое Климу иногда казалось хищным, иногда — неумным.
Подумав, он вспомнил: из
книги немецкого демократа Иоганна Шерра. Именно этот профессор советовал
смотреть на всемирную историю как
на комедию, но в то же время соглашался с Гете в том, что...
Говоря, он
смотрел в потолок и не видел, что делает Дмитрий; два тяжелых хлопка заставили его вздрогнуть и привскочить
на кровати. Хлопал брат
книгой по ладони, стоя среди комнаты в твердой позе Кутузова. Чужим голосом, заикаясь, он сказал...
Он оглянулся, взял
книгу со стола,
посмотрел на корешок и снова сунул
на стол.
Клим услышал нечто полупонятное, как бы некий вызов или намек. Он вопросительно взглянул
на девушку, но она
смотрела в
книгу. Правая рука ее блуждала в воздухе, этой рукой, синеватой в сумраке и как бы бестелесной, Нехаева касалась лица своего, груди, плеча, точно она незаконченно крестилась или хотела убедиться в том, что существует.
В дешевом ресторане Кутузов прошел в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь,
посмотрел на людей, сидевших под низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое, в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами
смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина читала письмо,
на столе пред нею стоял кофейник, лежала пачка
книг в ремнях.
После тяжелой, жаркой сырости улиц было очень приятно ходить в прохладе пустынных зал. Живопись не очень интересовала Самгина. Он
смотрел на посещение музеев и выставок как
на обязанность культурного человека, — обязанность, которая дает темы для бесед. Картины он обычно читал, как
книги, и сам видел, что это обесцвечивает их.
Она взяла со стола
книгу и
посмотрела на развернутую страницу: страница запылилась.
— Что такое? — спросил Штольц,
посмотрев книгу. — «Путешествие в Африку». И страница,
на которой ты остановился, заплесневела. Ни газеты не видать… Читаешь ли ты газеты?
Илья Иванович иногда возьмет и
книгу в руки — ему все равно, какую-нибудь. Он и не подозревал в чтении существенной потребности, а считал его роскошью, таким делом, без которого легко и обойтись можно, так точно, как можно иметь картину
на стене, можно и не иметь, можно пойти прогуляться, можно и не пойти: от этого ему все равно, какая бы ни была
книга; он
смотрел на нее, как
на вещь, назначенную для развлечения, от скуки и от нечего делать.
Бабушка отодвинула от себя все
книги, счеты, гордо сложила руки
на груди и стала
смотреть в окно. А Райский сел возле Марфеньки, взял ее за руки.
— Мне, взять эти
книги! — Леонтий
смотрел то
на книги, то
на Райского, потом махнул рукой и вздохнул.
Вера с семи часов вечера сидела в бездействии, сначала в сумерках, потом при слабом огне одной свечи; облокотясь
на стол и положив
на руку голову, другой рукой она задумчиво перебирала листы лежавшей перед ней
книги, в которую не
смотрела.
Мы пошли назад; индиец принялся опять вопить по
книге, а другие два уселись
на пятки слушать; четвертый вынес нам из ниши роз
на блюде. Мы заглянули по соседству и в малайскую мечеть. «Это я и в Казани видел», — сказал один из моих товарищей,
посмотрев на голые стены.
— Я думаю, — сказал Новодворов, — что если мы хотим делать свое дело, то первое для этого условие (Кондратьев оставил
книгу, которую он читал у лампы, и внимательно стал слушать своего учителя) то, чтобы не фантазировать, а
смотреть на вещи как они есть.
Досифея с изумлением
посмотрела кругом, потом стремительно выбежала из комнаты и через минуту была
на террасе, где Надежда Васильевна читала
книгу.
Половодов скрепя сердце тоже присел к столу и далеко вытянул свои поджарые ноги; он
смотрел на Ляховского и Привалова таким взглядом, как будто хотел сказать: «Ну, друзья, что-то вы теперь будете делать…
Посмотрим!» Ляховский в это время успел вытащить целую кипу бумаг и бухгалтерских
книг, сдвинул свои очки совсем
на лоб и проговорил деловым тоном...
Вот почему автор
книги об «Основах церковно-общественного суда» судил бы правильно, если бы, изыскивая и предлагая эти основы,
смотрел бы
на них как
на временный, необходимый еще в наше грешное и незавершившееся время компромисс, но не более.
Сколько раз случалось: проснусь, а он сидит за
книгой, потом подойдет
посмотреть на меня, да так и забудется, все сидит да
смотрит.
По
книгам я знал, что в Германии и Швейцарии делали опыты учить глухонемых говорить, как мы говорим, и слушать,
смотря на губы.
— Дурак! Сейчас закроют библиотеку, — крикнул брат и, выдернув
книгу, побежал по улице. Я в смущении и со стыдом последовал за ним, еще весь во власти прочитанного, провожаемый гурьбой еврейских мальчишек.
На последних, торопливо переброшенных страницах передо мной мелькнула идиллическая картина: Флоренса замужем. У нее мальчик и девочка, и… какой-то седой старик гуляет с детыми и
смотрит на внучку с нежностью и печалью…
Уговоры матери тоже не производили никакого действия, как наговоры и нашептывания разных старушек, которых подсылала Анфуса Гавриловна. Был даже выписан из скитов старец Анфим, который отчитывал Серафиму по какой-то старинной
книге, но и это не помогло. Болезнь шла своим чередом. Она растолстела, опухла и ходила по дому, как тень.
На нее было страшно
смотреть, особенно по утрам, когда ломало тяжелое похмелье.
Одна старушка, каторжная, бывшая некоторое время моею прислугой, восторгалась моими чемоданами,
книгами, одеялом, и потому только, что всё это не сахалинское, а из нашей стороны; когда ко мне приходили в гости священники, она не шла под благословение и
смотрела на них с усмешкой, потому что
на Сахалине не могут быть настоящие священники.
Петр Васильич по пальцам начал вычислять, сколько получили бы они прибыли и как все это легко сделать, только был бы свой прииск,
на который можно бы разнести золото в приисковую
книгу. У Матюшки даже голова закружилась от этих разговоров, и он
смотрел на змея-искусителя осовелыми глазами.
То она твердо отстаивала то, в чем сама сомневалась; то находила удовольствие оставлять под сомнением то, чему верила; читала много и жаловалась, что все
книги глупы; задумывалась и долго
смотрела в пустое поле,
смотрела так, что не было сомнения, как ей жаль кого-то, как ей хотелось бы что-то облегчить, поправить, — и сейчас же
на языке насмешка, часто холодная и неприятная, насмешка над чувством и над людьми чувствительными.
Я начинал уже считать себя выходящим из ребячьего возраста: чтение
книг, разговоры с матерью о предметах недетских, ее доверенность ко мне, ее слова, питавшие мое самолюбие: «Ты уже не маленький, ты все понимаешь; как ты об этом думаешь, друг мой?» — и тому подобные выражения, которыми мать, в порывах нежности, уравнивала наши возрасты, обманывая самое себя, — эти слова возгордили меня, и я начинал свысока
посматривать на окружающих меня людей.
Его самого интересовало
посмотреть, что с Неведомовым происходит. Он застал того в самом деле не спящим, но сидящим
на своем диване и читающим
книгу. Вихров, занятый последнее время все своей Клеопатрой Петровной, недели с две не видал приятеля и теперь заметил, что тот ужасно переменился: похудел и побледнел.
Генерал ничего не понимал в заводском деле и рассматривал все кругом молча, с тем удивлением, с каким
смотрит неграмотный человек
на развернутую
книгу.
А когда открыла глаза — комната была полна холодным белым блеском ясного зимнего дня, хозяйка с
книгою в руках лежала
на диване и, улыбаясь не похоже
на себя,
смотрела ей в лицо.
К чему ни приценится, все рубль серебром, два рубля, три рубля серебром; уж он к большим
книгам и не приценивался, а так только завистливо
на них
посматривал, перебирал пальцами листочки, вертел в руках и опять их ставил
на место.
Хуже всего то, что, наслушавшись этих приглашений, а еще больше насмотревшись
на их осуществление, и сам мало-помалу привыкаешь к ним. Сначала скажешь себе: а что, в самом деле, ведь нельзя же в благоустроенном обществе без сердцеведцев! Ведь это в своем роде необходимость… печальная, но все-таки необходимость! А потом, помаленьку да полегоньку, и свое собственное сердце начнешь с таким расчетом располагать, чтоб оно во всякое время представляло открытую
книгу:
смотри и читай!
Чувство это в продолжение 3-месячного странствования по станциям,
на которых почти везде надо было ждать и встречать едущих из Севастополя офицеров, с ужасными рассказами, постоянно увеличивалось и наконец довело до того бедного офицера, что из героя, готового
на самые отчаянные предприятия, каким он воображал себя в П., в Дуванкòй он был жалким трусом и, съехавшись месяц тому назад с молодежью, едущей из корпуса, он старался ехать как можно тише, считая эти дни последними в своей жизни,
на каждой станции разбирал кровать, погребец, составлял партию в преферанс,
на жалобную
книгу смотрел как
на препровождение времени и радовался, когда лошадей ему не давали.
Александр, несмотря
на приглашение Марьи Михайловны — сесть поближе, сел в угол и стал
смотреть в
книгу, что было очень не светски, неловко, неуместно. Наденька стала за креслом матери, с любопытством
смотрела на графа и слушала, что и как он говорит: он был для нее новостью.
Все таковые были с пушистыми подбородками, имели выпущенное белье и сидели смирно, не раскрывая
книг и тетрадей, принесенных с собою, и с видимой робостью
смотрели на профессоров и экзаменные столы.
После ухода Иконина он верных минут пять, которые мне показались за пять часов, укладывал
книги, билеты, сморкался, поправлял кресла, разваливался
на них,
смотрел в залу, по сторонам и повсюду, но только не
на меня.
Когда я вслед за ними вошел
на террасу — исключая Вареньки, сестры Дмитрия, которая только внимательно
посмотрела на меня своими большими темно-серыми глазами, — каждая из дам сказала мне несколько слов, прежде чем они снова взяли каждая свою работу, а Варенька вслух начала читать
книгу, которую она держала у себя
на коленях, заложив пальцем.
Иногда, оставшись один в гостиной, когда Любочка играет какую-нибудь старинную музыку, я невольно оставляю
книгу, и, вглядываясь в растворенную дверь балкона в кудрявые висячие ветви высоких берез,
на которых уже заходит вечерняя тень, и в чистое небо,
на котором, как
смотришь пристально, вдруг показывается как будто пыльное желтоватое пятнышко и снова исчезает; и, вслушиваясь в звуки музыки из залы, скрипа ворот, бабьих голосов и возвращающегося стада
на деревне, я вдруг живо вспоминаю и Наталью Савишну, и maman, и Карла Иваныча, и мне
на минуту становится грустно.
Или вечером сидишь один с сальной свечой в своей комнате; вдруг
на секунду, чтоб снять со свечи или поправиться
на стуле, отрываешься от
книги и видишь, что везде в дверях, по углам темно, и слышишь, что везде в доме тихо, — опять невозможно не остановиться и не слушать этой тишины, и не
смотреть на этот мрак отворенной двери в темную комнату, и долго-долго не пробыть в неподвижном положении или не пойти вниз и не пройти по всем пустым комнатам.
Вон у меня такой сор, вон,
смотрите, всё это валяется, давеча велел прибрать, и
книга на полу. La pauvre amie всё сердилась, что у меня сор…
— Он тебя увел? — произнес Иван Васильевич,
посматривая с удивлением
на Кольцо. — А как же, — продолжал он, вглядываясь в него, — как же ты сказал, что в первый раз в этом краю? Да погоди-ка, брат, мы, кажется, с тобой старые знакомые. Не ты ли мне когда-то про Голубиную
книгу рассказывал? Так, так, я тебя узнаю. Да ведь ты и Серебряного-то из тюрьмы увел. Как же это, божий человек, ты прозрел с того времени? Куда
на богомолье ходил? К каким мощам прикладывался?